первое место по городу держал.
А в последнюю практику плавал он на учебном корабле. И случилась у них в рейсе авария очень серьезная. В горячую топку надо было лезть, чтобы исправить повреждение. Вы представляете — в раскаленную топку лезть? А Кузьма полез. Ожоги сильные получил. Но исправил все, что надо. Как-то сидели мы здесь, за этим столом, я и спросил его, что, мол, тебя заставило лезть в топку? А Кузьма ответил: «Что там попусту говорить. Надо ведь кому-то было, а я все же спортсмен, покрепче других. Не я, так другой полез бы». Вот и вся недолга.
Ну, кончил Кузьма мореходку с отличием, а сейчас стармехом плавает у меня на сейнере. И не хочет уходить, хотя ему предлагали на большом пароходе должность. Не хочет. Дом вот собирается в поселке поставить нынче и всех своих перевезти сюда. Вот, собственно, и все. — Яков Антонович помолчал немного и добавил: — А больше, пожалуй, я вам ничего рассказать не могу. И лучше не спрашивайте.
Я и не спрашивал. И того, что он сейчас рассказал, я не предполагал услышать. Мне оставалось только благодарить судьбу.
Ванюша торжествующе смотрел на мать. Елизавета Васильевна рассмеялась:
— Ну, что ты на меня так смотришь?
— А то, — многозначительно сказал Ванюшка, — что и требовалось доказать.
Ваня вышел из комнаты.
— А вы разве действительно против того, чтобы Ваня стал моряком? — спросил я.
Она задумалась и высказала, видимо, давно выношенные свои думы:
— Представьте себе: всю жизнь я жду мужа. Провожаю и жду, провожаю и жду. — Она помолчала. — А теперь вот и Ваня улетать собрался. И останусь я одна.
— Да, жизнь идет своим чередом, — начал было я и покраснел. Разве нужны матери мои банальные слова?
Елизавета Васильевна вышла вслед за сыном.
— А вы, Яков Антонович, разделяете стремление сына? — осторожно спросил я.
— Я не мешаю сыну. А мать… что же, мать понять можно. Но от судьбы никуда не уйдешь. Ждет одного — будет ждать двоих. А там, глядишь, и внучата пойдут.
…Вечером мы уезжали из Семи Двориков. Снова та же шлюпка везла меня на рейд, где стоял на якоре военный катер, пришедший из Мурманска за капитаном Богдановым, снова за рулем сидела Мария. Только сейчас в лодке не было разговоров и веселья, женщины молча работали веслами, а я неотрывно глядел назад, на берег, где у самой воды стояли провожающие, махая платками и фуражками. С борта катера я еще долго видел в бинокль маленькую фигурку на берегу. Ванюшка стоял в стороне от взрослых и все махал и махал вслед катеру рукой…
МАТРОС АЛЕНУШКИН
Тихим августовским вечером на кормовой палубе океанского парохода «Ореанда» сидела группа практикантов из мореходного училища. Тонкими шкертами они старательно оплетали небольшие кранцы. Рядом, на комингсе пятого трюма, удобно устроился судовой боцман Иван Васильевич Задоров, коренастый, плотный мужчина лет сорока пяти. Усталыми глазами он наблюдал за работой курсантов и неторопливо покуривал папиросу, отдыхая от забот прошедшего дня.
Глубоко внизу ритмично и глухо рокотал гребной винт, неутомимо перемалывая зеленоватую толщу морской воды, и судно легко бежало вперед. За кормой до самого горизонта тянулся пузырчатый шлейф — недолгий след прошедшего здесь судна. Молчаливая чайка упорно гналась за пароходом, низко паря над кильватерной струей. Иногда чайка камнем падала на воду и тут же взмывала вверх, блеснув пойманной рыбешкой.
По левому борту, милях в трех, тянулся невысокий ровный берег, окаймленный узкой песчаной полосой. Видневшийся вдали лесок казался с судна дремучим и непроходимым. Время от времени на берегу показывались становища — рыбацкие поселки в несколько домов, приютившиеся в устьях небольших речушек.
Нежаркие лучи заходящего солнца вдруг вспыхивали ослепительными молниями, натолкнувшись на окно рыбацкой избы. Легкий ветерок доносил слабые запахи берега и приятно холодил загорелые лица моряков.
Увлеченные своим делам, курсанты сосредоточенно трудились, не обращая внимания на тихую прелесть северного летнего вечера.
Дробный перестук каблуков донесся на корму со стороны средней надстройки. Боцман насторожился и посмотрел на ходовой мостик.
На ботдеке показалась маленькая щуплая фигурка матроса первого класса Алексея Аленушкина. Ему было всего двадцать лет, но весь комсостав судна, в том числе и боцман, уважительно называли его по имени-отчеству — Алексей Андреевич. Круглое конопатое лицо Аленушкина с чуть вздернутым маленьким носом и озорные с лукавинкой карие глаза так и светились неистребимой жизнерадостностью. Когда он улыбался, то ямочки на щеках, белые ровные зубы, мягкий блеск искрящихся глаз делали его лицо обаятельным.
Матрос вихрем пронесся мимо спасательных вельботов, на секунду остановился у трапа, ведущего с ботдека на главную палубу, и, легко подпрыгнув, лихо скатился по поручням вниз.
— Привет труженикам пеньки и свайки! — прокричал Аленушкин, подбегая к курсантам. Он подмигнул боцману и наклонился к одному из практикантов:
— Что, брат, свайка никак не лезет в прядь?
Курсант улыбнулся и кивнул.
— Так она же деревянная! Ты попроси боцмана, — проникновенно продолжал Аленушкин, — у него палец железный, это я точно знаю, он им стальные тросы протыкает.
Курсанты негромко засмеялись, осторожно посматривая на боцмана. А тот, сдерживая улыбку, покачал головой:
— Вроде и взрослый ты стал, Алексей Андреевич, а все дурачишься. Пора бы перестать.
Аленушкин выкатил глаза, щелкнул каблуками и, лихо откозыряв, выпалил:
— Рад стараться — перестать!
Все опять засмеялись.
Аленушкин подмигнул курсантам, подбежал к выпущенному за кормой лагу и четкими движениями быстро выбрал его из воды. Столь же стремительно он уложил лаглинь в аккуратную бухточку, шутливо помахал боцману рукой и убежал обратно на мостик.
Боцман проводил его теплым взглядом и повернулся к курсантам.
— Видали, как надо работать? То-то. Все у него горит в руках, все он делает красиво. Таким и должен быть моряк: ловким, быстрым, умелым и, конечно, веселым.
